– В прошлом году мы провели 4191 консультацию. От детей поступило 2701 звонок, 52 – от родителей, 1438 – иные обращения. Было 493 так называемых неквалифицированных звонка – розыгрыши или случаи, когда человек молчит в трубку или сразу дает отбой. Дети могут бояться, поначалу не очень доверяя, выясняют, точно ли работает линия. Поскольку номера нашего телефона и федеральной горячей линии по коронавирусу оказались похожи, звонили нам и по этим вопросам.
– Вы консультировали даже по темам коронавирусной инфекции?
– Да, довольно часто, и детей, и взрослых, за исключением конкретных вопросов, связанных, например, с доставкой еды. Тогда мы перенаправляли людей на другой телефон. Детей интересовало, насколько опасна болезнь, почему нельзя выходить из дома. Мы давали информацию и старались снять тревогу.
Спектр проблем остается прежним: это непонимание с родителями, отношения в семье и среди сверстников, отсутствие признания со стороны взрослых, сложности во взаимоотношениях с учителями, трудности в учебе, конфликты с одноклассниками, первая любовь, сексуальные отношения. В последнее время актуальны проблемы травли, экстремизма, самоповреждения, суицидальных намерений.
– Лет 30 назад на экраны вышел нашумевший фильм «Легко ли быть молодым?». Интересно сравнить проблемы тех подростков и нынешних. Труднее сегодня быть молодым?
– Им на самом деле сейчас очень трудно. Это иное поколение, мы имеем дело с поколением Y и Z, миллениалами, у которых другие мышление, память и внимание. Это доказали и нейрофизиологи: у них иная система восприятия и обработки информации, им сложнее удерживать внимание на уроках. Если раньше само понятие «гиперактивный ребенок» было нечто из ряда вон выходящим, то сейчас оно стало привычным.
Вся жизнь этих детей проходит в компьютере, и нынешняя ситуация с пандемией это показала – им было легче перестроиться под новую систему обучения, чем учителям. Но есть и сложности: они потребляют огромный поток информации, которой у предыдущих поколений было значительно меньше и она была дозированной. Сложность воспитания заключается в том, что этих детей нужно учить жить в Интернете, разбираться в контенте, который они используют, в правилах не только живого социума, но и виртуального. Не все, что написано и показано в Интернете, может быть правдой. Отсюда возникают вопросы и про кибербуллинг: сложно понять, кто с тобой общается, трудно отстоять свое мнение, чувство собственного достоинства, абстрагироваться от потока негативных сообщений. Тяжелее и из-за завышенных ожиданий родителей: с трех лет дети посещают всевозможные кружки, идет постоянная смена деятельности…
– Вы говорите: «Учить общаться». А кто это будет делать?
– Когда подросток заявляет о суицидальных намерениях, вы работаете по протоколу или, пытаясь отвратить беду, разговариваете душевно, по-человечески?
– Суицид – очень актуальная тема. Но дело в том, что ни один психолог не скажет точно, когда ребенок шутит, а когда говорит правду. По телефону это понять невозможно. Мы понимаем, что, говоря «я не хочу жить», ребенок тем самым просит о помощи. Он сообщает о том, что в его жизни происходит что-то тяжелое, с чем он не может справиться. Наша задача – понять, что произошло, почему он решил уйти из жизни. У кого-то ситуация надуманная, у кого-то – серьезная, с которой крайне сложно справиться и понять, что делать дальше. Суицид – мнимый способ убежать от этой проблемы. Безусловно, у нас есть алгоритмы работы по случаям суицида. Мы расспрашиваем ребенка, стараясь как можно дольше удерживать его в контакте с нами, помогаем выговориться. Очень часто оказывается, что ребенок одинок в своей проблеме: некому рассказать о наболевшем или он стесняется. А у нас все анонимно, можно не бояться говорить правду. Срабатывает синдром попутчика в поезде, с которым никогда больше не встретишься. Это помогает поддержать контакт, подтолкнуть к доверию. В этот момент консультант становится тем человеком, которому важно и интересно узнать про него. Это на самом деле абсолютно искренне, ведь у каждого человека своя история. Дальше работаем, исходя из ресурса, который есть у ребенка, вместе ищем варианты выхода. Часто дети начинают понимать, что не все так фатально, у них появляются силы нащупать спасительную дорожку. Если ситуация тяжелая, длительная, мы просим периодически нам звонить. Договариваемся, что он каждый день будет продолжать беседу. И они звонят.
– Вы знаете о ситуациях, которые закончились благополучно. А о тех, финал у которых другой?
– Особенность нашей службы в том, что без желания ребенка мы не можем узнать, что с ним случилось. Были случаи, когда удавалось вызвать “скорую”, полицию. Только тогда мы могли узнать, что все закончилось хорошо.
– Если он говорит: «Вот, я стою на крыше»? Что можно сказать человеку, который при этом не хочет сообщать, на крыше какого дома сейчас находится?
– Это уже работа специалиста, который ищет подход к ребенку. Мы так и говорим: «Разреши мне тебе помочь». Точно так же, когда речь идет о жестоком обращении. Часто ребенку сложно признаться, что он подвергается физическому насилию, ведь это происходит в его семье. Рассказывая другим, считает, что предает своих родственников. Ребенка нужно убедить в том, что с ним поступают неправильно, что ему нужна помощь и мы можем ее оказать ее. Но убедить не всегда удается.
– Телефон доверия, мне кажется, – прекрасный и очень информативный ресурс для психологов, социологов, педагогов. Используется ли где-нибудь эта информация?
– Все истории, которые нам доверяют дети, должны быть скрытыми от других. Для СМИ мы даем обобщенные данные, чтобы и дети, и родители знали, что есть такая служба, как телефон доверия. Статистической информацией, безусловно, делимся с коллегами из других ведомств. Наши специалисты, все профессиональные дипломированные психологи, часто участвуют в обучающих семинарах, проходят супервизию и личную терапию. На телефоне доверия работает шесть консультантов. Этого достаточно, чтобы всегда можно дозвониться.
– Как долго обычно длится разговор?
– По-разному. На консультацию отводится полчаса, но, если потребуется, беседа длится дольше. Мы исходим из запроса ребенка: что именно повлияло на его решение позвонить. Иногда он обращается по одному поводу, и только в процессе беседы всплывает другая проблема. Мы обращаем на нее внимание. Если требуется, направляем ребенка туда, где он мог бы получить очную помощь.
– Куда в нашем городе можно пойти?
– В Твери есть два места. Если хочется сохранить анонимность – в центр «Доброе слово» на Склизкова, 52а, который существует в структуре подростково-молодежного центра и взаимодействует со всеми детьми и подростками. Чаще туда предлагаем. Или в областной центр «Семья», но там работают только с определенными категориями граждан, и необходимо заявление от родителя.
– Можно слышать, что во время пандемии увеличилось случаи семейного насилия. Что вы скажете по этому поводу?
– Судя по нашей статистике, количество таких обращений сократилось. Но не все так благополучно: как мы понимаем, это связано с тем, что ребята, которые постоянно находятся в одном пространстве со взрослыми, не имеют возможности позвонить. Раньше они обращались к нам, когда родителей не было дома или на перемене, по этим звонкам можно было узнавать расписание уроков.
Личного пространства и возможности уединиться стало меньше. И дети часто опасаются звонить: не уверены, что обращение даст плоды. Ну, придут сотрудники полиции или соцслужбы, ну, пожурят обидчика, и – все.
– Что еще изменилось за это время?
– Судя по звонкам, стало меньше проблем во взаимоотношениях со сверстниками. Это, понятно, из-за отсутствия личного общения, из-за того, что учеба проходила онлайн. Смягчились и детско-родительские отношения. Если раньше ребята жаловались, что не хватает внимания родителей, то ситуация пандемии позволила им быть вместе. Сократилось количество обращений, связанных с учебными проблемами, вопросами профориентации и, что особенно интересно, суицидальными намерениями. Видимо, это из-за того, что не стало трудностей, которые вызывала школа. Но пандемия вскрыла у детей и подростков пласт внутренних, очень глубоких переживаний. Они стали задумываться об экзистенциальном понимании жизни, стали размышлять о том, какое место занимают в этом мире.
– Получается, пандемия – во благо?
– В общем, получается так. Хотя дети находились в тревоге и локдаун переносили тяжело именно физически: сказывалась высокая концентрация тревоги, внутреннего напряжения. Связано это и с учебой – урокам уделялось больше времени, а переключений на другую сферу стало значительно меньше. Ребята были лишены привычных занятий и общения со сверстниками. И да, они очень тревожились за своих близких, переживали, что нельзя общаться с пожилыми родственниками, горевали из-за смерти родных.
– Число звонков осталось на прежнем уровне?
– Да, вот уже несколько лет он неизменный. Есть у нас и постоянные «клиенты», которые звонят нам не один год. Отмечаем динамику их жизни, изменения запросов, радуемся хорошим переменам. И когда они уходят от нас, понимаем, что ребята теперь уверенно стоят на ногах, могут принимать решения. Они знают, что мы есть и, если что-то случилось, у них есть с кем поговорить. Важно, чтобы ребенку в трудную минуту было с кем пообщаться, чтобы он знал, что его выслушают. Мы учим обращаться за помощью к людям.